Йохан Хейзинга. Homo Ludens (Человек играющий) Анализ Главы № 1. «Характер и значение игры КАК ЯВЛЕНИЯ КУЛЬТУРЫ» Вишневская Ольга, СК – 11.
Общее определение понятия «ИГРА» Игра – это функция, которая исполнена смысла. В игре играет нечто, вносящее смысл в происходящее действие. То есть всякая игра что-то значит, она имеет свою целенаправленность, а целенаправленность – это сущность игры. Игру нельзя отрицать. Можно отречься от красоты, истины, права, добра, духа, Бога. Можно отрицать серьёзность, но игру – нельзя! Но вместе с игрою всегда признают и дух. Потому что сущность игры – это нечто материальное. То есть Игра представляет собой нечто избыточное и лишь через вторжение духа игра становится возможной, мыслимой, постижимой.
Мнения на счёт Биологической функции игры üОдни думали, что основа и источник игры – не что иное как высвобождение избыточной жизненной силы. ü Другие говорили что когда живое существо играет, это оно проявляет врождённый инстинкт подражания, или же игра разряжает человека, или же учит сдерживаться. ü Следующие считали что в игре просыпается потребность стремления к главенству или соперничеству. Но во всех этих на первый взгляд разных предположениях есть главное исходное сходство: что игра отвечает некой биологической целесообразности.
v. Почему и для чего происходит игра? В чём собственно сама суть игры? Почему ребёнок визжит от восторга? Почему игрок забывает себя от страсти? Почему спортивные состязания приводят в неистовство многотысячные толпы народа? Всё это можно было бы объяснить, тем что якобы природа дала нам функции- высвобождение избыточной энергии, расслабление после затраты сил, приготовлением к суровым требованиям жизни и т. д. , но нет, природа дала нам ИГРУ.
ИГРА И КУЛЬТУРА Игра старше культуры потому что понятие культуры предполагает человеческое сообщество, а животные вовсе не дожидались появления человека, чтобы он научил их играть. Игра – это некая форма деятельности, форма наделённая смыслом. Наблюдатель пытается понять игру как воспринимает её сам играющий, в её первичном значении. И он захочет понаблюдать как ценности проявляются в самой игре тем самым понять игру как фактор культурной жизни. СВЯЗЬ: Игра витает поверх каждой культуры или во всяком случае от неё не зависит.
ЯЗЫК как первичное значение игры. Первичным значением выступает Язык – это первейшее и высшее орудие, которое человек формирует, чтобы иметь возможность сообщать, обучать, править. Всякое абстрактное выражение есть речевой образ, всякий речевой образ есть не что иное, как игра слов.
Серьёзность ИГРЫ В нашем сознании игра противостоит серьезности. Но если вглядеться чуть пристальней, игра может быть чрезвычайно серьезной. *** Всякая игра всегда способна полностью захватывать тех, кто в ней принимает участие. Противопоставление игра - серьезность всегда подвержено колебаниям, неустойчиво.
Связь ИГРЫ с Комическим -Комическое возбуждает смех, но его взаимосвязь с игрой носит второстепенный характер. -Комическое тесно связано с глупостью. Однако игра отнюдь не глупа. Если игра лежит вне различения мудрость - глупость, то она в той же степени находится и вне противопоставления правда - неправда. А также и вне пары добро и зло. Игра сама по себе не причастна морали, в ней нет ни добродетели, ни греха. тогда возникает вопрос: Если же игру не удается прямо связать с добром или истиной, не лежит ли она тогда в области эстетического?
Не лежит ли игра в области эстетического? v. Связи между красотой и игрою прочны и многообразны. v. Красота движений человеческого тела находит в игре свое высочайшее выражение. v. Рассмотрим игры социальные по характеру. Они отличаются от примитивных, тем что они более развиты и разносторинии. v. Как пример: единоборство и состязания в беге, представления и зрелища, танцы и музыка а также маскарад и турниры.
ИГРА – ЭТО СВОБОДА Всякая Игра есть прежде всего и в первую очередь свободное действие. Ребенок или животное играют, ибо черпают в игре удовольствие, и в этом как раз и состоит их свобода.
Основные признаки игры: 1) Игра свободна, она есть свобода. 2) Игра не есть обыденная или настоящая жизнь. 3) Замкнутость, отграниченность.
Характеристика свойств игры (+) 1) Игра начинается, и в определенный момент ей приходит конец. Она «разыгрывается» . Пока она идет, в ней есть движение вперед и назад, чередование, очередность, завязка, развязка. Эта повторяемость - одно из существеннейших свойств игры. 2) Ограничение местом. Всякая игра протекает в заранее обозначенном игровом пространстве, материальном или мыслимом. 3) Установливает порядок, она сама есть порядок. 4) Игра привлекательна в смысле эстетического фактора. 5) +- Напряжение - С одной стороны это свидетельство неуверенности, но с другой это наличие шанса!
О игровых ПРАВИЛАХ игры В каждой игре - свои правила. Правила игры бесспорны и обязательны, они не подлежат никакому сомнению. Стоит лишь отойти от правил, и мир игры тотчас же рушится. Никакой игры больше нет. Участник игры, который действует вопреки правилам или обходит их, это нарушитель игры- шпильбрехеры, ведь играть нужно честно.
ШПИЛЬБРЕХЕРЫ -плут, он притворяется что играет. В игре он убивает иллюзию Поэтому он должен быть изничтожен, потому что угрожает самому существованию данного игрового сообщества. Он разрушает магию волшебного мира, находящихся в игре, и поэтому он трус и должен быть изгнан!
СОСТАВ ИГРЫ Игровое сообщество обладает вообще склонностью сохранять свой постоянный состав и после того, как игра уже кончилась. Клуб приличествует игре, как голове - шляпа.
Черты игры 1) таинственность. Что делают эти другие за пределами нашей игры, до поры до времени нас не касается. Правило: Мы суть, и мы делаем «нечто иное» . 2) Необычность. Переодевшийся или надевший маску человек «играет» другое существо. Но он и «есть» это другое существо! Суммируя, мы можем назвать игру с точки зрения формы некоей свободной деятельностью, которая осознается как ненастоящая, не связанная с жизнью и полностью может захватить играющего.
2 игровых аспекта проявления игры 1) Игра - это борьба за что-то или 2) Игра - показ, представление этого «чтото» . Обе эти функции могут и объединяться, так что игра представляет борьбу за чтото или же превращается в состязание в том, кто именно сможет показать что-то лучше других.
ИГРА КАК ДУХОВНЫЙ ЭЛЕМЕНТ Священное представление - больше, нежели мнимое претворение, больше, чем символическое претворение, это - мистическое претворение. Священнодействие - это то есть свершаемое. Такое действие представляет собою некое космическое событие. Его функция - не простое подражание, но становление частью, участие в действии.
Точка Зрения ЛЕО ФРОБЕНИУСА. Утверждал, что человечество разыгрывает порядок вещей в природе в той мере, в какой оно его постигает. Считал, что игра служит тому, чтобы являть, показывать, сопровождать, воплощать всё, что свершается в космосе.
ТОЧКА ЗРЕНИЯ ПЛАТОНА Считал что только Бог достоин всей блаженной серьезности, тогда как человек сотворен игрушкою Бога, и это для него самое лучшее. В соответствии с этим проводить свою жизнь, играя в прекрасные игры, в добрые игры, принося жертвы, в пении и танцах, мы возможно достигаем расположение богов и можем врагам дать отпор, и победить их в бою. Игры во славу богов - вот то наивысшее, во имя чего люди должны ревностно отдавать свою жизнь, - так смотрел на это Платон.
Настроение ИГРЫ. В настроении игры есть два полюса: безудержность и экзальтация (повёрнутость). Можно сказать, что игровое настроение всегда мажорно. По своему типу игровое настроение изменчиво и в любую минуту в игру может вступить «обычная жизнь» , из-за какого-либо толчка из вне. МИНУС: жертвоприношения, кровавые обряды, где обычная жизнь прекращается и начинается некая праздничность - это вещь в себе, которую ни с чем больше в мире не спутаешь. То есть между праздником и игрой существуют самые тесные отношения. Выключение из обыденной жизни, и не обязательно, радостный тон поведения.
СИМВОЛИЧЕСКАЯ СВЯЗЬ Играя в нашем представлении возникает представление и некой символической связи. К примеру Дикарь, исполняющий свой магический танец в образе кенгуру, и есть кенгуру. ИТАК Сфера священной игры – это такая сфера, где дитя и поэт чувствует себя как дома. Конечно сейчас современный человек хорошо понимает что является маской, а что переодиванием, но даже для образованного взрослого человека в маске всегда остаётся что-то таинственное.
Homo Ludens. Статьи по истории культуры
HOMO LUDENS. ARTIKELEN OVER DE CULTUURGESCHIEDENIS
Научный комментарий Д. Э. Харитоновича
Издание осуществляется при финансовой поддержке фонда "Nederiands Literatir Productie- en Vertalingenfonds"
ISBN 5-89493-010-3
ПРЕДУВЕДОМЛЕНЬЕ. ТЕКСТ ПОВЕСТВОВАНИЯ В КОНТЕКСТЕ ИГРЫ
Две книги более всего прославили Йохана Хейзингу. Это "Осень Средневековья" (I том настоящего издания) и "Homo ludens" [Человек играющий]. Через всю "Осень Средневековья" рефреном проходит известное выражение из I Послания к Коринфянам: "Videmus nunc per speculum in aenigmate, tunc autem facie ad faciem" ["Видим ныне как бы в тусклом зеркале и гадательно, тогда же лицем к лицу" - I Кор. 13, 12]. В аспекте повествования указанное сравнение вызывает воспоминание о Стендале, уподобившем роман зеркалу, лежащему на большой дороге. Оно бесстрастно и объективно отражает все, что проплывает мимо. Не такова ли история? Быть бесстрастным и объективным - не к этому ли стремится историк? Однако можно ли полагаться на зеркало - speculum - со всеми вытекающими из этого спекуляциями?
Зеркало по преимуществу - символ неопределенности. Зыбкость возникающих отражений, загадочность и таинственность Зазеркалья, как кажется, таят в себе неизбежный самообман. Но что же тогда такое объективность историка - объективность, стремлению к которой неизменно сопутствует двусмысленность, как позднее скажет Иосиф Бродский? И вот что сказал уже сам Хейзинга: "По моему глубоко укоренившемуся убеждению, вся мыслительная работа историка проход постоянно в чреде антиномий" (один из наиболее наглядных примеров - публикуемая в этом томе статья Проблема Ренессанса).
Антиномично само понятие зеркала. Не говорит ли об этом и фраза из I Послания к Коринфянам? Зеркало, тусклое здесь, прояснится там. Река исторического Времени преобразится в океан Вечности, память которого неизменно хранит в себе некогда отражавшийся там Дух Божий, образ, из тютчевского грядущего: "Когда пробьет последний час природы…" - возвращаемый Бродским в прошлое: "Я всегда думал, что если Дух Божий носился над водами…" Лев Лосев, указывая, что для Бродского лик Божий навсегда сохранен в памяти океанского зеркала, говорит об
"Осень Средневековья" возникла как ответ человека на чудовищно бесчеловечный период европейской истории. Но и не только это. Культура, спасающая нас от наступления варварства, требует осмысления. Оправдание истории, без чего немыслимо существование религиозного сознания (именно сознания, а не мировоззрения, которое у человека мыслящего не должно быть иррациональным!), мы черпаем в одухотворенных - и одухотворяющих - плодах творческого гения. Однако необходимо найти некое универсальное правило, некую универсальную сферу деятельности, скажем даже - некое универсальное пространство, примиряющее человеков, дающее им хоть какие-то шансы, оправдывающее их порой невыносимое существование. Речь идет не о моральном оправдании истории и, уж конечно, не о теодицее - но о неистребимой потребности приложить мерило человеческого ума к космической беспредельности духовной составляющей человеческой жизни.
Извечному парадоксу свободы, реально достижимой лишь на мнимой линии горизонта, дает впечатляющее разрешение феномен игры. Человек является человеком лишь постольку, поскольку он обладает способностью по своей воле выступать и пребывать субъектом игры. И действительно - "созданный по образу и подобию Божию", на ключевой вопрос о своем имени он, бессознательно включаясь в сызмала навязанную ему игру, бесхитростно называет имя, ему присвоенное, никогда не отвечая на заданный вопрос всерьез, а именно: "азъ есмь сущiй". Под личиною своего имени каждый из нас разыгрывает свою жизнь, в универсальной сущности игры аналогичную куда как серьезным маскарадным танцам первобытных племен. "После изгнания из рая / человек живет играя" (Лев Лосев).
"Осень Средневековья", это причудливое собрание игровых текстов, при явном интересе автора к антропологии и социологии культуры, приводит к следующему шагу: из сферы культуры - в сферу человеческого существования. Мир стоит накануне второй, еще более чудовищной мировой войны. В годы entre deux guerres Хейзинга делает все, что в его силах, для защиты культуры. Он работает в "Международной комиссии интеллектуального сотрудничества", предшественнице ЮНЕСКО. Издает ряд важных трудов по историографии и истории культуры, в том числе и горький, предостерегающий трактат В тени завтрашнего дня. Диагноз духовных бед нашего времени. И вот, в 1938 г. появлется Homo ludens, где индивидуальная и общественная жизнь, все историческое и культурное развитие человечества описывается в терминах игры, как игра.
Давно уже ставшее классическим, это фундаментальное исследование раскрывает сущность феномена игры и значение ее в человеческой цивилизации. Но самое заметное здесь - гуманистическая подоплека этой концепции, прослеживаемой на разных этапах истории культуры многих стран и народов. Склонность и способность человека облекать в формы игрового поведения все стороны своей жизни выступает подтверждением объективной ценности изначально присущих ему творческих устремлений - важнейшего его достояния.
Ощущение и ситуация игры, давая, как убеждает нас непосредственный опыт, максимально возможную свободу ее участникам, реализуются в рамках контекста, который сводится к появлению тех или иных жестко очерченных правил - правил игры. Нет контекста - нет правил. Смысл и значение игры целиком определяются отношением непосредственного, феноменального текста игры - к так или иначе опосредованному универсальному, то есть включающему в себя весь мир, контексту человеческого существования. Это предельно ясно в случае произведения искусства - образчика такой игры, контекстом которой является вся вселенная.
Игра здесь - это не Glasperlenspiel Херманна Хессе, одного из властителей дум эпохи наших шестидесятых. Стеклянные бусы герои романа Игра в бисер (1943 г.) перебирают в отгороженной от остального мира, но все же посюсторонней, уютно-швейцарской Шамбале, выведенной под прозрачно символическим именем незабвенной Касталии: У Хейзинги же игра - всеобъемлющий способ человеческой деятельности, универсальная категория человеческого существования. Она распространяется буквально на все, в том числе и на речь: "Играя, речетворящий дух то и дело перескакивает из области вещественного в область мысли. Всякое абстрактное выражение есть речевой образ, всякий речевой образ есть не что иное, как игра слов". "Мы не хотели бы здесь углубляться в пространный вопрос, в какой степени средства, которыми располагает наша речь, в своей основе носят характер правил игры, то есть пригодны лишь в тех интеллектуальных границах, обязательность которых считается общепризнанной. Всегда ли в логике вообще и в силлогизмах в особенности в игру вступает некое молчаливое соглашение о том, что действенность терминов и понятий признается здесь так же, как это имеет место для шахматных фигур и полей шахматной доски? Пусть кто-нибудь ответит на этот вопрос". Вот один из ответов. "Языковой игрой" называет Людвиг Виттгенштайн "единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен". А в совсем недавней концепции языка последний предстает как "задействование всеми общающимися согласованных притворных (игровых) полаганий насчет интенциональности физических медиаторов (средств - Д.С.) общения…
Общающиеся притворно и согласованно (в игровом порядке) полагают, что физические медиаторы, используемые ими, наделены интенциональностью". Сами же по себе эти физические медиаторы - звуки языка, графические значки - лишены всякого смысла. Но не только язык есть игра в чистом виде. "феномен притворного (игрового) полагания пронизывает все пласты человеческой культуры". То есть человек не просто играет со смыслами, но и сами смыслы суть продукты и компоненты игры.
Максимально генерализируя игровой принцип человеческой деятельности, Хейзинга, однако, отделяет его от морали, ставит ему нравственные пределы, за которыми, мол, все же наступает серьезное. Но делать это, по нашему мнению, было совершенно не обязательно. Игра - это не манера жить, но структурная основа человеческих действий. "Нравственность" здесь не при чем. Нравственный, так же как и безнравственный, поступок совершается по тем или иным правилам той или иной игры. Более того. В сущности, игра несовместима с насилием. Похоже, что именно нравственные поступки как раз и свидетельствуют о должном соблюдении "правил игры". Ведь нравственность есть не что иное, как укорененная в прошлом традиция. А что такое безнравственность? Это намеренно избранное положение "вне игры", то есть нечто абсурдное по определению. Серьезное вовсе не антоним игры. "если хочешь быть серьезным, играй" (Аристотель); ее противоположность - бескультурье и варварство.
Книга продолжает издание избранных произведений выдающегося нидерландского историка и культуролога. Классическая работа Homo Ludens [Человек играющий] посвящена всеобъемлющей сущности феномена игры и универсальному значению ее в человеческой цивилизации. Статьи Задачи истории культуры, Об исторических жизненных идеалах, Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье, Проблема Ренессанса всесторонне рассматривают актуальные до сих пор философские и методологические вопросы в сфере истории и культорологии. раскрывают теоретические и нравственные основы подхода Й. Хейзинги к истории и культуре Публикуемые произведения, с их анализом фундаментальных проблем теории и истории культуры, отмечены высокой научной ценностью, ясностью и убедительностью изложения, яркостью и разнообразием фактического материала, широтой охвата, несомненными художественными достоинствами.
HOMO LUDENS. ARTIKELEN OVER DE CULTUURGESCHIEDENIS
Научный комментарий Д. Э. Харитоновича
Издание осуществляется при финансовой поддержке фонда "Nederiands Literatir Productie- en Vertalingenfonds"
ISBN 5-89493-010-3
Две книги более всего прославили Йохана Хейзингу. Это "Осень Средневековья" (I том настоящего издания) и "Homo ludens" [Человек играющий]. Через всю "Осень Средневековья" рефреном проходит известное выражение из I Послания к Коринфянам: "Videmus nunc per speculum in aenigmate, tunc autem facie ad faciem" ["Видим ныне как бы в тусклом зеркале и гадательно, тогда же лицем к лицу" - I Кор. 13, 12]. В аспекте повествования указанное сравнение вызывает воспоминание о Стендале, уподобившем роман зеркалу, лежащему на большой дороге. Оно бесстрастно и объективно отражает все, что проплывает мимо. Не такова ли история? Быть бесстрастным и объективным - не к этому ли стремится историк? Однако можно ли полагаться на зеркало - speculum - со всеми вытекающими из этого спекуляциями?
Зеркало по преимуществу - символ неопределенности. Зыбкость возникающих отражений, загадочность и таинственность Зазеркалья, как кажется, таят в себе неизбежный самообман. Но что же тогда такое объективность историка - объективность, стремлению к которой неизменно сопутствует двусмысленность, как позднее скажет Иосиф Бродский? И вот что сказал уже сам Хейзинга: "По моему глубоко укоренившемуся убеждению, вся мыслительная работа историка проход постоянно в чреде антиномий" (один из наиболее наглядных примеров - публикуемая в этом томе статья Проблема Ренессанса).
Антиномично само понятие зеркала. Не говорит ли об этом и фраза из I Послания к Коринфянам? Зеркало, тусклое здесь, прояснится там. Река исторического Времени преобразится в океан Вечности, память которого неизменно хранит в себе некогда отражавшийся там Дух Божий, образ, из тютчевского грядущего: "Когда пробьет последний час природы…" - возвращаемый Бродским в прошлое: "Я всегда думал, что если Дух Божий носился над водами…" Лев Лосев, указывая, что для Бродского лик Божий навсегда сохранен в памяти океанского зеркала, говорит об
"Осень Средневековья" возникла как ответ человека на чудовищно бесчеловечный период европейской истории. Но и не только это. Культура, спасающая нас от наступления варварства, требует осмысления. Оправдание истории, без чего немыслимо существование религиозного сознания (именно сознания, а не мировоззрения, которое у человека мыслящего не должно быть иррациональным!), мы черпаем в одухотворенных - и одухотворяющих - плодах творческого гения. Однако необходимо найти некое универсальное правило, некую универсальную сферу деятельности, скажем даже - некое универсальное пространство, примиряющее человеков, дающее им хоть какие-то шансы, оправдывающее их порой невыносимое существование. Речь идет не о моральном оправдании истории и, уж конечно, не о теодицее - но о неистребимой потребности приложить мерило человеческого ума к космической беспредельности духовной составляющей человеческой жизни.
Извечному парадоксу свободы, реально достижимой лишь на мнимой линии горизонта, дает впечатляющее разрешение феномен игры. Человек является человеком лишь постольку, поскольку он обладает способностью по своей воле выступать и пребывать субъектом игры. И действительно - "созданный по образу и подобию Божию", на ключевой вопрос о своем имени он, бессознательно включаясь в сызмала навязанную ему игру, бесхитростно называет имя, ему присвоенное, никогда не отвечая на заданный вопрос всерьез, а именно: "азъ есмь сущiй". Под личиною своего имени каждый из нас разыгрывает свою жизнь, в универсальной сущности игры аналогичную куда как серьезным маскарадным танцам первобытных племен . "После изгнания из рая / человек живет играя" (Лев Лосев).
"Осень Средневековья", это причудливое собрание игровых текстов, при явном интересе автора к антропологии и социологии культуры, приводит к следующему шагу: из сферы культуры - в сферу человеческого существования. Мир стоит накануне второй, еще более чудовищной мировой войны. В годы entre deux guerres Хейзинга делает все, что в его силах, для защиты культуры. Он работает в "Международной комиссии интеллектуального сотрудничества", предшественнице ЮНЕСКО. Издает ряд важных трудов по историографии и истории культуры, в том числе и горький, предостерегающий трактат В тени завтрашнего дня. Диагноз духовных бед нашего времени. И вот, в 1938 г. появлется Homo ludens, где индивидуальная и общественная жизнь, все историческое и культурное развитие человечества описывается в терминах игры, как игра.
Давно уже ставшее классическим, это фундаментальное исследование раскрывает сущность феномена игры и значение ее в человеческой цивилизации. Но самое заметное здесь - гуманистическая подоплека этой концепции, прослеживаемой на разных этапах истории культуры многих стран и народов. Склонность и способность человека облекать в формы игрового поведения все стороны своей жизни выступает подтверждением объективной ценности изначально присущих ему творческих устремлений - важнейшего его достояния.
Ощущение и ситуация игры, давая, как убеждает нас непосредственный опыт, максимально возможную свободу ее участникам, реализуются в рамках контекста, который сводится к появлению тех или иных жестко очерченных правил - правил игры. Нет контекста - нет правил. Смысл и значение игры целиком определяются отношением непосредственного, феноменального текста игры - к так или иначе опосредованному универсальному, то есть включающему в себя весь мир, контексту человеческого существования. Это предельно ясно в случае произведения искусства - образчика такой игры, контекстом которой является вся вселенная.
Homo Ludens. Статьи по истории культуры
HOMO LUDENS. ARTIKELEN OVER DE CULTUURGESCHIEDENIS
Научный комментарий Д. Э. Харитоновича
Издание осуществляется при финансовой поддержке фонда "Nederiands Literatir Productie- en Vertalingenfonds"
ISBN 5-89493-010-3
ПРЕДУВЕДОМЛЕНЬЕ. ТЕКСТ ПОВЕСТВОВАНИЯ В КОНТЕКСТЕ ИГРЫ
Две книги более всего прославили Йохана Хейзингу. Это "Осень Средневековья" (I том настоящего издания) и "Homo ludens" [Человек играющий]. Через всю "Осень Средневековья" рефреном проходит известное выражение из I Послания к Коринфянам: "Videmus nunc per speculum in aenigmate, tunc autem facie ad faciem" ["Видим ныне как бы в тусклом зеркале и гадательно, тогда же лицем к лицу" - I Кор. 13, 12]. В аспекте повествования указанное сравнение вызывает воспоминание о Стендале, уподобившем роман зеркалу, лежащему на большой дороге. Оно бесстрастно и объективно отражает все, что проплывает мимо. Не такова ли история? Быть бесстрастным и объективным - не к этому ли стремится историк? Однако можно ли полагаться на зеркало - speculum - со всеми вытекающими из этого спекуляциями?
Зеркало по преимуществу - символ неопределенности. Зыбкость возникающих отражений, загадочность и таинственность Зазеркалья, как кажется, таят в себе неизбежный самообман. Но что же тогда такое объективность историка - объективность, стремлению к которой неизменно сопутствует двусмысленность, как позднее скажет Иосиф Бродский? И вот что сказал уже сам Хейзинга: "По моему глубоко укоренившемуся убеждению, вся мыслительная работа историка проход постоянно в чреде антиномий" (один из наиболее наглядных примеров - публикуемая в этом томе статья Проблема Ренессанса).
Антиномично само понятие зеркала. Не говорит ли об этом и фраза из I Послания к Коринфянам? Зеркало, тусклое здесь, прояснится там. Река исторического Времени преобразится в океан Вечности, память которого неизменно хранит в себе некогда отражавшийся там Дух Божий, образ, из тютчевского грядущего: "Когда пробьет последний час природы…" - возвращаемый Бродским в прошлое: "Я всегда думал, что если Дух Божий носился над водами…" Лев Лосев, указывая, что для Бродского лик Божий навсегда сохранен в памяти океанского зеркала, говорит об
"Осень Средневековья" возникла как ответ человека на чудовищно бесчеловечный период европейской истории. Но и не только это. Культура, спасающая нас от наступления варварства, требует осмысления. Оправдание истории, без чего немыслимо существование религиозного сознания (именно сознания, а не мировоззрения, которое у человека мыслящего не должно быть иррациональным!), мы черпаем в одухотворенных - и одухотворяющих - плодах творческого гения. Однако необходимо найти некое универсальное правило, некую универсальную сферу деятельности, скажем даже - некое универсальное пространство, примиряющее человеков, дающее им хоть какие-то шансы, оправдывающее их порой невыносимое существование. Речь идет не о моральном оправдании истории и, уж конечно, не о теодицее - но о неистребимой потребности приложить мерило человеческого ума к космической беспредельности духовной составляющей человеческой жизни.
Извечному парадоксу свободы, реально достижимой лишь на мнимой линии горизонта, дает впечатляющее разрешение феномен игры. Человек является человеком лишь постольку, поскольку он обладает способностью по своей воле выступать и пребывать субъектом игры. И действительно - "созданный по образу и подобию Божию", на ключевой вопрос о своем имени он, бессознательно включаясь в сызмала навязанную ему игру, бесхитростно называет имя, ему присвоенное, никогда не отвечая на заданный вопрос всерьез, а именно: "азъ есмь сущiй". Под личиною своего имени каждый из нас разыгрывает свою жизнь, в универсальной сущности игры аналогичную куда как серьезным маскарадным танцам первобытных племен. "После изгнания из рая / человек живет играя" (Лев Лосев).
"Осень Средневековья", это причудливое собрание игровых текстов, при явном интересе автора к антропологии и социологии культуры, приводит к следующему шагу: из сферы культуры - в сферу человеческого существования. Мир стоит накануне второй, еще более чудовищной мировой войны. В годы entre deux guerres Хейзинга делает все, что в его силах, для защиты культуры. Он работает в "Международной комиссии интеллектуального сотрудничества", предшественнице ЮНЕСКО. Издает ряд важных трудов по историографии и истории культуры, в том числе и горький, предостерегающий трактат В тени завтрашнего дня. Диагноз духовных бед нашего времени. И вот, в 1938 г. появлется Homo ludens, где индивидуальная и общественная жизнь, все историческое и культурное развитие человечества описывается в терминах игры, как игра.
Давно уже ставшее классическим, это фундаментальное исследование раскрывает сущность феномена игры и значение ее в человеческой цивилизации. Но самое заметное здесь - гуманистическая подоплека этой концепции, прослеживаемой на разных этапах истории культуры многих стран и народов. Склонность и способность человека облекать в формы игрового поведения все стороны своей жизни выступает подтверждением объективной ценности изначально присущих ему творческих устремлений - важнейшего его достояния.
Ощущение и ситуация игры, давая, как убеждает нас непосредственный опыт, максимально возможную свободу ее участникам, реализуются в рамках контекста, который сводится к появлению тех или иных жестко очерченных правил - правил игры. Нет контекста - нет правил. Смысл и значение игры целиком определяются отношением непосредственного, феноменального текста игры - к так или иначе опосредованному универсальному, то есть включающему в себя весь мир, контексту человеческого существования. Это предельно ясно в случае произведения искусства - образчика такой игры, контекстом которой является вся вселенная.
Игра здесь - это не Glasperlenspiel Херманна Хессе, одного из властителей дум эпохи наших шестидесятых. Стеклянные бусы герои романа Игра в бисер (1943 г.) перебирают в отгороженной от остального мира, но все же посюсторонней, уютно-швейцарской Шамбале, выведенной под прозрачно символическим именем незабвенной Касталии: У Хейзинги же игра - всеобъемлющий способ человеческой деятельности, универсальная категория человеческого существования. Она распространяется буквально на все, в том числе и на речь: "Играя, речетворящий дух то и дело перескакивает из области вещественного в область мысли. Всякое абстрактное выражение есть речевой образ, всякий речевой образ есть не что иное, как игра слов". "Мы не хотели бы здесь углубляться в пространный вопрос, в какой степени средства, которыми располагает наша речь, в своей основе носят характер правил игры, то есть пригодны лишь в тех интеллектуальных границах, обязательность которых считается общепризнанной. Всегда ли в логике вообще и в силлогизмах в особенности в игру вступает некое молчаливое соглашение о том, что действенность терминов и понятий признается здесь так же, как это имеет место для шахматных фигур и полей шахматной доски? Пусть кто-нибудь ответит на этот вопрос". Вот один из ответов. "Языковой игрой" называет Людвиг Виттгенштайн "единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен". А в совсем недавней концепции языка последний предстает как "задействование всеми общающимися согласованных притворных (игровых) полаганий насчет интенциональности физических медиаторов (средств - Д.С.) общения…
Резюме: Один из фундаментальных текстов по играм, академический взгляд на игровую активность в культуре. Обязательное чтиво для гейм-дизайнеров, рекомендуется всем остальным в качестве серьёзного материала, но учитывайте, что это сложная книга, не рассчитанная на широкую аудиторию.
Непросто писать обзор на работу, что наиболее часто цитируется в книгах по гейм-дизайну. Не припомню, чтобы в последнее время читала что-то глубокое без ссылок на Хёйзингу. Все книги из моих предыдущих обзоров цитировали его, и не без причины – это лучшее, что я вообще читала на тему игр. И это не пустая похвальба. Читала я много чего, но Homo Ludens меня просто очаровала. Рекомендую её всем, кто хочет лучше разобраться в играх, как культурной составляющей. Жалею, что так долго откладывала её на потом.
Книгу 1938 года можно посчитать устаревшей, но она производит обратный эффект: Homo Ludens на удивление актуальна. Это не типичный учебник по дизайну – книга небольшая, в 214 страниц, не содержит уроков и советов по созданию игр и даже мыслей о том, что делает игру хорошей. Это книга об антропологии, а не о дизайне. Несмотря на научные корни, слишком сложной мне она не показалась (аргументы автора в достаточной мере подкреплены его собственными словами, так что знакомство с цитируемой литературой не требуется), однако имейте в виду, что мне в принципе нравятся более тяжёлые тексты, так что кому-то читать будет сложнее. Хёйзинга – нидерландский антрополог, и я читала книгу в английском переводе, а в любых переводах всегда чувствуется лёгкая нотка неестественности. Также автор рассматривает, определяет и использует некоторые заимствованные термины, вроде агона (по-гречески – «игровой элемент») и других понятий, относящихся к соревнованиям и соперничеству. Все эти факторы делают текст научным, вязким, сложным для понимания. Если вас это не волнует (меня вот точно), смело читайте.
Термин Homo Ludens – предлагаемая автором альтернатива Homo Sapiens. Он считает, что для нашего вида больше подходит определение «играющий», чем «разумный». Обосновывая своё предположение, он с точки зрения философии, истории, антропологии и лингвистики рассматривает, что значит «играть» и какую роль игра занимает в человеческой культуре. Он считает, что людям свойственно играть, что процесс игры имеет для них собственную ценность, а не просто служит тренировкой навыков выживания (как утверждают другие учёные). Хёйзинга пишет, что культура выросла из игр и без игр не было бы культуры.
В качестве аргументов он приводит антропологические истоки множества элементов современной цивилизации, которые мы ассоциируем с культурой: война, закон, религия, искусство, философия и так далее. В каждой из таких глав (называющихся просто «Игры и война», «Игры и закон») автор исследует зачатки элемента, рассматривая «примитивных» людей (не самый удачный термин, но не отвлекайтесь на него), живущих вне современной цивилизации (подробного определения он ей не даёт) как в прошлом, так и в наше время. Хёйзинга утверждает, что в основе всех элементов лежали игры, и они, безусловно, существуют до сих пор, хоть и занимают не столь важную и явную роль. На примере культур, не развившихся до уровня современной цивилизации (имеется в виду преимущественно западная), он демонстрирует более очевидное влияние игр на такие вещи, как религия и закон. Он углубляется в богатые культурные залежи со всего света: от инуитов до древнего Китая, от греческих состязаний до норвежской мифологии и верований африканских племён.
Сложно обобщить его изыскания, поскольку идей в книге очень много. Например, автор говорит, что философия проистекает из конкурсов с загадками, где знание было не только чем-то сакральным, оно было инструментом для победы в борьбе. Он говорит, что антропологические корни права лежат не в поисках истины, а в методе улаживания разногласий, дополняющимся развлечением публики. Правосудие в древних культурах нередко имело форму словесных баталий с оскорблениями, стихами танцами, это были именно состязания (зачастую в виде зрелища) с минимальным фокусом на моральной оценке (это появится позже). Думаю, что Хёйзинга удачно обосновал и игровую природу религии и обычаев, хотя здесь вывести толковое обобщение уже сложнее.
Хёйзинга вводит термин «магический круг» – особое место, где правила реального мира уступают место правилам игры. Как дизайнеры современных игр мы представляем магический круг в виде покерного стола, шахматной доски, теннисного корта или виртуального мира в видеоигре, но Хёйзинга смотрит на это понятие шире. Для него магический круг – ритуальное пространство: игровая площадка, зал суда, храм или поле боя. Чтобы дать понимание о всей широте своих аргументов, автор перечисляет то, что относит к области игр: конкурсы, соревнования, азартные игры и пари, выступления, военные игры, словесные игры и риторика, загадки, гадания, искусство, праздничные застолья, дарение подарков, праздники урожая, обычаи и религии, рыцарство. Мне очень нравится та часть, где рассказывается про потлач – ритуал демонстративной раздачи (и уничтожения) богатств для повышения авторитета.
Я узнала из книги много нового и надеюсь, что она ещё многому научит меня как дизайнера. Я стала часто задумываться о реализации в играх выступлений и ритуалов и о том, что многие вещи в нашей жизни можно считать играми: поэтические дуэли, поклонение знаменитостям, Седер Песах и говорящие головы, спорящие в новостях.
Как я уже сказала, это не практическая книга и не лёгкое чтиво, но если вы зарабатываете разработкой игр, выделенное на чтение время оправдается, когда вы начнёте смотреть, вписываются ли ваши игры в игровое пространство по Хёйзинге. Ознакомиться с книгой следует всем профессиональным дизайнерам, особенно работающим над экспериментальными и артхаусными проектами. Студентам, только начавшим изучение игр, актуальность книги может показаться сомнительной, им лучше подойдёт что-то другое (например, Art of Game Design). Вне зависимости от вашего отношения к гейм-дизайну, если вас заинтересовала вышеизложенная тема, искренне рекомендую Homo Ludens к прочтению.
