Нет, наша наука - не иллюзия. Но иллюзией было бы верить,
что мы откуда-нибудь могли получить то, чего наука нам дать не может.
(З. Фрейд «Будущее одной иллюзии»)
З игмунд Фрейд родился 6 мая 1856 года в Австрии, во Фрейнберге, в семье мелкого торговца. З. Фрейд рос в семье, в которой религиозные традиции и обычаи уже утратили силу. Его отец придерживался либерально-просветительских взглядов и еще до рождения сына перестал посещать синагогу, а впоследствии и вовсе отказался от культовых и бытовых предписаний иудаизма. З. Фрейд получил типичное для выходца из мелкобуржуазной еврейской семьи образование: частная школа, гимназия, университет.
В гимназические годы мировоззрение З. Фрейда формировалось под влиянием идей европейского рационализма и естественнонаучного эмпиризма. Он свято верил во всемогущество человеческого разума и конечную победу научного мировоззрения. Религия же в его представлении была главным источником человеческих заблуждений, врагом просвещения и прогресса. Изучение естественных наук, несомненно, оказало очень важное влияние на его развитие. Знакомство с теорией эволюции органического мира Чарльза Роберта Дарвина (1809-82), который впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменяемость видов и преемственность между ними, произвело настоящий переворот в сознании Фрейда.
Фрейд решил посвятить себя науке, по его словам, он испытывал в тот период "непреодолимую потребность разобраться в загадках окружающего мира и по возможности сделать что-либо для их решения". Но осуществлению его честолюбивых замыслов препятствовала государственная политика буржуазной Австро-Венгрии, ограничивавшая сферу деятельности евреев коммерцией, юриспруденцией и медициной. Путь в науку был закрыт, и Фрейд был вынужден выбрать медицину, как область более близкую к естествознанию.
В 1873 году он поступил на медицинский факультет Венского университета и через 8 лет получил степень доктора медицинских наук. Учебные занятия Фрейд совмещал с работой в Институте физиологии при университете, руководимым Эрнстом Брюкке (1819-92.). Сотрудничество с этим выдающимся ученым существенно укрепило научно-рационалистический склад мышления Фрейда и заложило фундамент для дальнейшей научной работы в области материалистической теории неврозов естественнонаучного материализма.
В 1874-1875 гг. он прослушал цикл лекций немецкого философа-идеалиста Франца Брентано (1838-1917). Его учение о психических актах как направленных действиях души, его полемика с английским психиатром Г. Модели по проблемам бессознательного вызвали живой интерес Фрейда.
После 1881 года Фрейд открыл врачебный кабинет и занялся лечением психоневрозов.
В 1885 году, пройдя по конкурсу на место приват-доцента неврологии Венского университета, он получил возможность ехать на стажировку в Париж, во всемирно известную клинику, возглавляемую Жан Мартеном Шарко (1825-93), по мнению которого причины функциональных психических расстройств следует искать не в анатомии, а в психологии. Эта мысль глубоко запала в сознание Фрейда. Через несколько лет, продолжая без особого успеха испытывать различные фармакологические и физиотерапевтические средства лечения больных, Фрейд натолкнулся на книгу, ученика Шарко - доктора И. Бернгейма (1837-1919) "Внушение и его применение в качестве терапии", в которой описывались результаты лечения невротиков методом гипнотического внушения.
В возрасте 36 лет он становится профессором Венского университета и вскоре окончательно встает на путь разработки психоанализа. Его творческую эволюцию в области психоанализа можно условно разделить на три периода:
· ранний период (1895-1905)
· период 1-ой психоаналитической системы (1905-20)
· период 2-ой психоаналитической системы (1920-39)
До самой своей смерти, наступившей в 1939 г., Фрейд занимался активной научной деятельность, опубликовав за это время много научных статей и монографий.
Зигмунд Фрейд не считал себя философом. Однако «сумма психологической информации», собранной им эмпирическим путем, постепенно складывалась в научную дисциплину мировоззренческого характера. Ему казалось, что его открытия приложимы к различным областям общественной жизни – культуре, религии, искусству. Такая экспансия психоаналитического метода уже не обеспечивалась чисто научным мышлением. Фрейд вступал в сферу догадок, предположений, интуиции. Иначе говоря, невольно становился философом.
Задаваясь вопросом о том, что и почему ограничивает человека в проявлении его врожденных биологических инстинктов, Фрейд обращается к истокам культуры, к возникновению религиозных верований. Обнаруженные закономерности влияния внешней среды на мышление, поведение, деятельность человека позволили Фрейду дать свою трактовку таким важнейшим вопросам как генезис и предназначение культуры, соотношение природных и культурных начал в структуре личности, истоки нравственности и т.д.
Понятие «культура» содержит целый комплекс значений, так и не обретших законченного бесспорного определения. Очевидно лишь, что механизм культуры есть путь отвлечения от природы. Чем дальше развивается человечество, тем основательнее его отрыв от органической основы жизни. Таким образом, Фрейд рассматривал культуру в этом узком смысле как систему ограничений и запретов («культурных запретов»), которые вытесняют известные влечения человека в сферу бессознательного, упорядочивают отношения людей между собой, распределяет достигаемые материальные блага. Он видел параллелизм онтогенетического и филогенетического развития и в духовной жизни человека и предполагал, что обратившись к истокам культуры, к анализу ее архаических признаков, можно разглядеть тайну происхождения культуры.
Изучая жизнь племен патриархального уровня развития, еще сохранившихся в Азии, Австралии Африке и Америке, Фрейд сделал поразительное открытие. Оказалось, что во всех этих племенах каким-то поразительным образом действует система нравственных запретов, регламентирующих все важнейшие стороны жизни.
Врожденное бессознательно влечение вызвало грех, который оказался поворотным пунктом в антропогенезе, перводвигателем человеческой истории. Фрейд подчеркивал, что «совесть теперь является душевной наследственной силой, приобретена человечеством в связи с комплексом Эдипа».
Рассмотрим культурно-исторический контекст эдипова комплекса. Эдипов комплекс, в основе которого лежат инцестуозные либидиозные желания, является краеугольным камнем психоаналитической теории. Когда мы говорим "инцестуозные желания" - мы имеем в виду их запретную привлекательность, которая явно прослеживается не только жизни отдельной личности, но также и в культуре. Амбивалентное отношение к инцесту в культуре можно объяснить, рассмотрев эволюцию этого феномена.
Инцест (incestus) по-латыни значит "нечистый" - в смысле "порочный, недозволенный". Это слово у древних римлян обозначало не только инцест в современном смысле (то есть "кровосмешение", сексуальную связь между кровными родственниками), но и вообще всякое прелюбодеяние. В библейских книгах "Левит" и "Второзаконие", где установлены точные и подробные правила сексуального поведения, запрет на инцест не выделяется особо среди запретов на внебрачные и гомосексуальные связи - и то, и другое, и третье карается смертной казнью.
В Европе термин "инцест" был осмыслен как "кровосмешение" достаточно поздно - в христианскую эпоху. Греческое слово haimomixia (эмомиксия), буквальным переводом которого является древнерусское и современное русское "кровосмешение" и немецкое Blutschande - византийского происхождения. У древнегреческих авторов такого слова нет. Кстати, не совсем ясно его происхождение. Слово "кровь" в значении "родословная" существует давно, с классической эпохи (V в до н.э.). Но почему сексуальные связи между близкими родственниками названы "кровосмешением" - непонятно. Возможно, речь идет о некоей метафоре на неясном основании или о т.н. "народной этимологии". В римской (латиноязычной) традиции инцест-кровосмешение также поздно выделился из инцеста-греха, из вообще недозволенного сексуального поведения. Так что инцест был, а специального термина не было. Кстати, для инцестуозного проступка царя Эдипа в трагедии Софокла вообще нет никакого отдельного понятия - это просто "грех".
Первоначально - в самую раннюю эпоху и, очевидно, в эпоху матриархата - вообще не было противопоставления "дозволенных" и "недозволенных" сексуальных связей. Господствовал т.н. "промискуитетный" (неупоpядоченный) брак. Связь между сексуальными отношениями и рождением детей тогда не осознавалась.
Первая ступень на лестнице социального развития - это разделение хозяйственных и религиозных функций между мужчиной и женщиной. Женщина стала хранительницей очага и распорядительницей продовольствия. Можно сказать, что это была первая гендерная революция ("гендер" - социальная и культурная функция пола, своего pода "социокультурный пол") - установление женской власти, матриархата. Женщина-матриарх была жестокой царицей и одновременно жрицей первоначального женского божества. Тогда также не наступило время осознания связи между сексом и деторождением. Мужчины брались матриархальными владычицами для сексуального удовлетворения и, как правило, раз в год приносились в жертву. Родословная в этот период велась, естественно, по материнской линии. Промискуитет (и инцест в том числе) был в порядке вещей. Итак, это мы будем называть примитивным (т.е. первоначальным) инцестом.
Далее наступила новая стадия в социальном развитии человечества. Произошла вторая гендерная революция - установление мужского социального и духовного главенства. Причины этого многообразны - и развитие трудовых навыков, и происшедшее по этой причине усложнение социальной структуры, и сдвиги в религиозном сознании. В это же время, очевидно, и произошло установление когнитивной связи между сексом и рождением ребенка. Все это и привело к патриархату - и, в частности, к родословной по мужской линии. Это важнейшее событие произошло в Европе приблизительно в XIII веке до нашей эры.
В эту эпоху - которая, с некоторыми оговорками, длится и по сей день - началась упорная и жестокая борьба с инцестом.
Но здесь начинается интересная культуpно-истоpическая динамика. Запрет на инцест, как представляется, менее всего связан с безличной, надчеловеческой тенденцией к "улучшению породы". Признать это - значить принять довольно архаичную, почти богословскую точку зрения о некоей целесообразности происходящего в природе и человеческом сообществе. Кроме того, с точки зрения "улучшения породы" инцест, возможно, как раз необходим - как в животном мире, где определенное количество болезненных и слабых "выродков" служит дополнительным регулятором численности и качества популяции.
Гонения на инцест - это, вероятнее всего, гонения победившего патриархата на матриархат и связанный с ним промискуитетный (то есть весьма часто инцестуозный) брак. В некотором смысле это гонения победившей революции на идеи и институты старого режима. Однако всякая революция относится к этим вещам весьма амбивалентно. Институты старого режима оказываются необходимы для придания устойчивости новому порядку (тому есть множество примеров из нашей истории советского периода, когда символы и ритуалы царской России осваивались коммунистической властью: ордена, погоны, присяги, образ жизни правящей верхушки). К этим атрибутам матриархального режима относился и инцест, и не только в силу своей изначальной психологической привлекательности. Инцест оказался необходимым для царей-мужчин, для подтверждения их права на престол. Дело в том, что в период разложения матриархата наследование престола шло по женской линии. Существовали и временные цари (так называемые "цари-жрецы"). Свое царское положение царь-жрец получал потому, что был мужем самой младшей дочери царской семьи. Поэтому, чтобы подтвердить свое положение царя, он должен был вступить в брак со своей дочерью. Таким образом, инцест стал еще и "технологией власти" для царей.
В мифологии инцест стал образом жизни богов. Вся древняя мифология полна инцестуозных и промискуитетных сюжетов. Например, Крон и Рея были братом и сестрой. Их дети Зевс и Гера также поженились. При этом Зевс изнасиловал свою мать Рею. Вся история Зевса - это цепь любовных похождений, также порождающих инцестуозные связи: например, на дочери Зевса Персефоне женился его брат (то есть ее дядя) Гадес. В так называемых "философских мифах", где действуют безличные силы (Ночь, Ветеp, Хаос и т.д.) - инцестуозные связи отмечаются не только между братом и сестрой, матерью и сыном, но и между бабушкой и внуком.
В реальности инцест стал прерогативой царей. В особенности это свойственно египетским фараонам, которые весьма часто женились на сестрах. Династический инцест связан с божественностью, с надчеловеческой особостью власти и личности монарха. Монарху дозволено то, что дозволено только богам и древним властителям. Кроме того, исключительность монарха порождает концепцию равнородного брака . Супруг монарха должен происходить тоже из царского рода. В древнеегипетском случае - из той же самой, единственной в стране царской семьи. Европейские династии Средневековья и Нового времени в итоге породнились и стали представлять собою одну обширную семью. Браки между двоюродными братьями и сестрами, между двоюродными дядьями и племянницами были обычным делом. Не случайно официальным обращением монарха к монарху было и остается "Брат мой". Конец этим близкородственным бракам положила эра республик, общая демократизация всей жизни и десакрализация личности монарха. Английский король Эдуард VIII заплатил за неравнородный брак отречением от престола. Его внучатые племянники женятся на особах некоролевской и даже не очень аристократической крови. Супруг нынешней датской королевы Маргреты II - "человек из народа". В 1945 году император Японии Хирохито объявил, что он - не Сын Неба, а простой смертный; его внук женился на девушке неаристократического происхождения. Однако современные российские монархисты оспаривают право на престол ветви наследников Владимира Кирилловича Романова, потому что считают "неравнородным" его брак с Леонидой Георгиевной, княгиней Багратион-Мухранской. Очевидно, какая-нибудь малокpовная принцесса, продукт вырождения заштатной немецкой династии, устроила бы их больше.
Итак, на смену примитивному, первоначальному инцесту пришел сакральный инцест , символ царственной вседозволенности, символ пренебрежения главным моральным запретом. Такой инцест практиковали римские императоры (особенно популярны в этом смысле Нерон и Калигула). Надо отметить, что биографы, современные этим императорам, осуждали такое поведение - и вместе с тем упоенно его описывали, как описывали и прочие императорские распутства.
Наиболее яркие и вместе с тем концептуальные описания "сакрального инцеста" (равно как и "сакрального промискуитета") мы видим в книгах маркиза де Сада. Интересна смысловая двойственность инцеста у маркиза де Сада. С одной стороны, носители инцестуозно-промискуитетной активности - это люди, стоящие над моралью. Циники, убийцы, сластолюбцы, насильники и растлители малолетних - это "люди как боги", чуждые любых ограничений и служащие только влечениям своего тела, которое, по маркизу де Саду, выше души, как Природа выше Закона. Таким образом, это цари в предельном субъективно-позитивном смысле. Но тут есть и вторая сторона дела. Маркиз де Сад, как известно, был революционером и даже революционным активистом в эпоху Великой революции 1789-94 гг. Народное сознание - особенно в революционные эпохи - приписывало свергаемой элите все и всяческие пороки и грехи. Поэтому герои маркиза де Сада (а все его "садисты" - аристократы) - это цари в предельном объективно-негативном смысле. Но двойственность оценки людей, имеющих безраздельную власть над телами других людей и над моралью общества, делает их одновременно и явно отвратительными, и тайно привлекательными.
Итак, инцест является одновременно пугающим и притягательным Также отвратительно-привлекательным является и промискуитет как контекст, в котором инцест становится естественным.
Страх перед инцестом в произведениях искусства становится страхом перед судьбой. Тут надо вспомнить трагедию об Эдипе, где его грех был осуществлением предсказания, был роком - и только, а не проявлением его свободной (допустим даже, преступной) воли. Страх перед инцестом как судьбой читается, напpимеp, в рассказе Мопассана "Фpансуаза", который в России широко известен в пересказе Льва Толстого, а также в романе Макса Фриша "Homo Фабер".
Но вместе с тем в художественной литературе прослеживаются феномены привлекательности инцеста. Чаще всего это квази-инцест и промискуитет (еще раз подчеркну, что промискуитет привлекателен как "оправдательный контекст" для инцеста). Под квази-инцестом имеется в виду одновременная связь с матерью и дочерью или отцом и сыном (либо как с любовницами/любовниками, либо с женой/мужем и тещей/тестем), с сестрами или братьями (либо как с любовницами/любовниками, либо с женой/мужем и свояченицей/деверем). Так называемое "снохачество" является трансформацией инцеста, равно как и связь с падчерицей и пасынком.
Описанная в трагедии Евpипида "Федpа" любовь царицы Федpы к своему пасынку Ипполиту традиционно pассматpивается как инцест. Существует даже выражение "комплекс Федpы", то есть сексуальное влечение матери к сыну. Но, как указывалось выше, в классической Греции не было специального понятия для инцеста в современном смысле. В трагедии Евpипида поступок Федpы осуждается как вообще греховный, как всякое прелюбодеяние.
От промискуитета квази-инцест отличается наличием кровно-родственных связей с одной партнерской стороны. Ступень от квази-инцеста к собственно промискуитету - это "любовь втроем" или "любовь вчетвером". Известна картина немецкого художника Филиппа Рунге (1777-1810) под названием "Мы втроем" (1805), изображающая женщину, которую обнимают двое мужчин. Считается, что это автобиографичная картина. Известно много подобных случаев в художественной среде - например, жизнь Маяковского в семье Осипа и Лили Бpиков.
Но чистый пpомискуитет связан с инцестом как культурным мотивом лишь тогда, когда круг сексуальных связей ограничен сообществом более или менее близких людей, вследствие чего все тайные связи легко могут стать явными - таким образом реализуется их запретная привлекательность. Иначе речь пойдет о феномене Дон-Жуана, где на первый план выходят нарушения в доэдиповом периоде развития (несфоpмиpованность постоянного либидинозного объекта).
Квази-инцестуозные и собственно промискуитетные мотивы обуславливают глубинную привлекательность т.н. "мыльных опер" в латиноамериканском варианте. Там все оказываются "тайными родственниками" друг друга - авторы умело балансируют на грани инцеста как такового. Мистико-инцестуозные мотивы используются в кино и литературе ужасов: всевозможные вампиры и оборотни часто находятся друг другом в инцестуозной связи. В повести Гоголя "Страшная месть" колдун принуждает к сексуальной связи свою дочь.
Сейчас мир постепенно вступает в третью гендерную революцию , то есть в эпоху становления социального и духовного равноправия мужчин и женщин. Трудно предположить, что инцест будет столь же приемлем, сколь и в эпоху гендерного безразличия, предшествовавшего матриархату. Однако не исключено, что промискуитетные и квази-инцестуозные формы, равно как и другие "неортодоксальные" формы сексуального поведения, станут восприниматься более терпимо, чем сейчас. Лежащая в основе психоаналитической теории концепция эдипова комплекса не потеряет свою общезначимость, но, возможно, приобретет новую специфику, обусловленную изменившимся культуpно-истоpическим контекстом.
Всевозможные правила для предотвращения любого, даже случайного инцеста, подробно описаны в книге Фрейда "Тотем и табу" и еще подробней в работе Джеймса Фрэзера "Тотемизм и экзогамия".
Рассматривая племена туземцев Австралии, которые этнографы считали самыми дикими, несчастными и жалкими, Фрейд заметил с какой тщательной заботливостью и мучительной строгостью они избегают инцестуозных половых отношений. Более того, вся их социальная организация направлена на избегание инцеста или с ним как-то связана.
Вместо всех отсутствующих религиозных и социальных установлений у австралийцев имеется система тотемизма . Австралийские племена распадаются на маленькие семьи или кланы, из которых каждая носит имя своего тотема. Что же такое тотем? Чаще – животное, идущее в пищу, безвредное или опасное, внушающее страх, реже – растение или сила природы (дождь, вода), находящиеся в определенном отношении ко всей семье. Тотем считается праотцем всей семьи, кроме того, ангелом хранителем или помощником, предрекающим будущее и узнающим и милующим своих детей, даже если он, как правило опасен для других. Лица одного тотема связаны священным, в случае нарушения влекущим наказания обязательством не убивать своего тотема и воздерживаться от употребления его мяса (или от другого доставляемого им наслаждения). Признак тотема не связан с отдельным животным или отдельным существом: он связан со всеми индивидами этого рода. Время от времени устраиваются праздники, на которых лица одного тотема в церемониальных танцах изображают или подражают движениям своего тотема.
Тотем передается по наследству по материнской или отцовской линии; весьма вероятно, что первоначально повсюду был первый тип передачи и только затем произошла его замена вторым (первая и вторая гендерные революции). Принадлежность к тотему лежит в основе всех социальных обязательств австралийцев; с одной стороны она выходит за границы принадлежности к одному племени и, с другой стороны, отодвигает на задний план кровное родство (тотем связывает крепче, нежели кровные или родственные узы в нашем современном понимании). Тотем не связан ни с областью, ни с месторасположением. Лица одного тотема живут раздельно и мирно уживаются с приверженцами других тотемов.
Почти повсюду, где имеется тотем, существует закон, что члены одного и того же тотема не должны вступать друг с другом в половые отношения, следовательно, не могут вступать между собой в брак . Это и составляет связанную с тотемом экзогамию .
Этот строго соблюдаемый запрет весьма замечателен. Его нельзя объяснить тем, что нам известно о понятиях или свойствах тотема. Невозможно поэтому понять, как он попал в систему тотемизма. Неудивительно, что некоторые исследователи считают, что первоначально – в древнейшие времена – экзогамия не имела ничего общего с тотемизмом, а была к нему добавлена без глубокой связи в то время, когда возникла необходимость в брачных ограничениях. Как бы там ни было, соединение тотемизма с экзогамией существует и оказывается очень прочным.
Но остается загадкой, каким же образом произошла при этом замена настоящей семьи кланом тотема, и разрешение этой загадки совпадает, может быть, с разъяснениями самого тотема. Надо иметь в виду, что при известной свободе сексуального общения, переходящей границы брака, кровное родство, а вместе с ним и предупреждение инцеста становиться настолько сомнительным, что является необходимость в другом обосновании запрета.
К проблеме табу Фрейд так же подошел со стороны психоанализа, то есть исследования бессознательной части индивидуальной душевной жизни.
«Табу» полинезийское слово, которое трудно перевести, потому что у нас нет больше обозначаемого им понятия. Для нас значение табу разветвляется в двух противоположных направлениях. С одной стороны, оно означает – святой, священный, с другой стороны – жуткий, опасный, запрещенный. Таким образом с табу связано представление чего-то, требующего осторожности, табу выражается, по существу в запрещениях и ограничениях.
Ограничения табу представляют собой не что иное, как религиозные или моральные запрещения. Табу жестко регулирует все стороны жизни и господствует над ними.
Краткий очерк культурологической теории Фрейда не отражает всего ее богатства и сложности постулатов (Объем информации слишком велик, чтобы осветить все вопросы данной тематики в одинаковой мере). Достаточно сказать, что учение Фрейда лежит в основе современной культурологии. Однако в контексте данной публикации уместно высказать несколько критических замечаний в отношении этой теории. Прежде всего, следует признать, что Фрейд недооценивал влияние культурной среды на половое развитие. В частности, культурно-антропологические исследования показали, что эдипов комплекс не является универсальным явлением, а латентная фаза служит прежде всего отражением жизни в обществе, накладывающем ограничения на проявления сексуальности, а не определяется исключительно действием внутренних психических сил. Кроме того, многие критики считают, что Фрейд имел искаженные представления о женской сексуальности (Millet, 1970; Sherfey, 1972; Tennov, 1975; Frieze et al., 1978). Наконец, сам Фрейд признавал неполноту многих своих выводов и отмечал необходимость их пересмотра по мере появления новых данных.
Гипотеза об изменении и превращении органич. форм, происхождении одних организмов от других была предложена учеными-трансформистами (Ж.Л.Л. Бюффон, Э.Ж. Сент-Илер и др.) гораздо раньше, однако научно обоснована, обобщена, дополнена собств. наблюдениями и окончательно развита она была Ч.Р. Дарвином.
Frazer J.D. Totemism and Exogamy. L. 1910
«ТОТЕМ И ТАБУ» (Totem und Tabu) – одна из основных работ З.Фрейда, посвященная прояснению позиций психоанализа в области социальных наук. Книга имеет подзаголовок «О соответствиях в душевной жизни дикарей и невротиков» (в русском переводе менее точно: «Психология первобытной культуры и религии»). Четыре эссе, составившие эту книгу, были первоначально опубликованы в издаваемом Фрейдом журнале «Imago» в 1912–13: Teil 1, 1912, Bd. I (1), S. 17–33, Teil II, 1912, Bd. 1 (3), S. 213–227, Bd. 1 (4), S. 301–333, Teil III, 1913, Bd. 2 (1), S. 1–21, Teil IV, 1913, Bd. 2 (4), S. 357–408. В том же 1913 они вышли под одной обложкой (Freud S. Totem und Tabu. Lpz.–W).
Фрейд указывает на совпадение фантазий душевнобольных с космогониями древних народов, что побуждает его распространить идею параллелизма онтогенетического и филогенетического развития, признанную в биологии, также и на содержание душевной жизни. Душевнобольной и невротик в таком случае сближаются с первобытным человеком, что, в свою очередь, открывает возможность свести то, что у них имеется общего, к типу инфантильной душевной жизни. В частности, Фрейд проводит параллель между неврозами навязчивых состояний и феноменом табу. Невроз навязчивости можно было бы называть «болезнью табу». Главное сходство навязчивых запретов у нервнобольных с табу состоит в том, что запреты и в том, и в другом случае не мотивированы и происхождение их загадочно. В случае невроза, как и при табу, главным и основным запрещением является прикосновение (часто невроз именуется боязнью прикосновения). Навязчивым запретам свойственна подвижность; как и табу, они способны переходить с одного объекта на другой. Но если происхождение табу – загадка, по Фрейду, то психический механизм невроза открыт психоанализом. Типичная «история болезни» такова: вначале, в раннем детстве, проявляется сильное чувство наслаждения от прикосновения, цель которого вполне специфична. Этому наслаждению противопоставляется извне запрет на совершение именно этого прикосновения. Запрещение оказывается сильнее, чем влечение, которое стремится выразиться в прикосновении, но вследствие примитивной психической конституции ребенка запрету не удается целиком уничтожить влечение. Следствием запрета стало лишь то, что влечение (наслаждение от прикосновения) подверглось вытеснению и перешло в бессознательное. Сохранились и запрет, и влечение; влечение, потому что оно было вытеснено, а не уничтожено, и запрет, потому что, если бы его не стало, влечение перешло бы в сознание и осуществилось.
Возникает психологическая констелляция, которую Фрейд называет «амбивалентным отношением» индивида к какому-либо предмету или действию. Человек постоянно желает прикоснуться, повторить это действие, но при этом постоянно страшится его. Противоположность этих тенденций невозможно примирить – ведь они локализованы в душевной жизни так, что не входят друг с другом в прямой контакт. Запрет осознается. Стремление к наслаждению бессознательно. По образцу навязчивых запретов Фрейд конструирует историю табу. Табу представляет собой очень древние запреты, когда-то извне наложенные на поколение примитивных людей, т.е. насильственно навязанные этому поколению предыдущим. Это запреты на поступки, к которым имелась большая склонность. Они сохранялись от поколения к поколению лишь вследствие традиции, благодаря родительскому и общественному авторитету, но, возможно, у последующих поколений они уже стали частью унаследованной психической организации, чем-то вроде врожденных идей. Но из того факта, что табу удержалось, следует, что первоначальное наслаждение от совершения запрещенного действия по-прежнему существует у народов, придерживающихся табу. «У них имеется амбивалентная направленность по отношению к запретам табу; в бессознательном им больше всего хочется нарушить их, но в то же время они боятся этого; они потому именно боятся, что желают этого, и страх у них сильнее, чем наслаждение. Желание же у каждого представителя такого народа бессознательно, как у невротика» (Фрейд З. «Я» и «Оно». Труды разных лет, т. 1. Тбилиси, 1991, с. 226). Однако существует и принципиальное отличие – невроз как индивидуальное психическое состояние отличается от табу как продукта культуры. При неврозе речь идет о запрете сексуального прикосновения, тогда как при табу запретное прикосновение имеет не только сексуальный смысл, но и более общий смысл нападения, овладения, подчеркивания значимости собственной личности, т.е. антиобщественного действия в самом широком смысле слова. Поэтому мотив запрета – социальный мотив. Неврозы происходят из запрета сексуальных влечений, тогда как «соответствующие образования культуры зиждутся на социальных влечениях, т.е. таких, которые произошли от слияния эротических и эгоистических компонентов» (там же, с. 267).
На этой основе Фрейд формулирует принципиальные положения психоанализа о роли либидонозных влечений в формировании основных культурных и социальных институтов человечества. Он ставит вопрос о связи табу инцеста (и возникающей в связи с этим экзогамии) и запрета на убийство тотемного животного с социальной организацией тотемного клана.
Абсолютный запрет на убийство тотема нарушается лишь в одном-единственном случае: в случае принесения тотема в жертву на общем празднике клана, когда тотема убивают и оплакивают (т.н. тотемная трапеза). Необычное сочетание табу на убийство и тотемной трапезы ведет Фрейда к гипотезе, которая, как сам он полагает, «может показаться фантастической». По Дарвину, изначальное состояние человеческого общества – первичная орда. В орде тотемизма еще нет, как нет ни религии, ни социальной организации. Там есть вожак, жестокий ревнивый отец, владеющий всеми самками и изгоняющий подрастающих сыновей. Тотемизм здесь возникает следующим образом. «В один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили т.о. конец отцовской орде... Жестокий отец был, несомненно, образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев. В акте поедания они осуществляют отождествление с ним, каждый из них усвоил себе часть его силы. Тотемистическая трапеза, может быть, первое празднество человечества, была повторением и воспоминанием этого преступного деяния, от которого многое взяло свое начало: социальные организации, нравственные ограничения и религия» (с. 331). Результатом убийства отца стало появление нравственности. Собственно, оба табу тотемизма и есть начало нравственности. Одно из них – запрет убийства тотема – покоится на эмоциональных мотивах. Отцовский комплекс амбивалентен. С одной стороны, отец – предмет ненависти, ибо он – препятствие на пути удовлетворения стремлений к власти и сексуальных влечений. В то же время он – предмет любви и восхищения. Запрещение убивать животное-тотем – это знак сожаления и раскаяния детей.
Другое табу – запрет инцеста – имеет более практические основания. Братья заключили союз для того, чтобы одолеть отца, но по отношению к женщинам они оставались соперниками друг друга. Если бы каждый, как отец, стремился овладеть всеми женщинами, возникший союз немедленно бы распался. «Братьям, если они хотели жить вместе, не оставалось ничего другого, как, быть может, преодолеть сильные непорядки, установить инцестуозный запрет, благодаря которому все они одновременно отказались от желанных женщин, ради которых они прежде всего и устранили отца. Они спасли т.о. организацию...» (там же, с. 333).
Так возникли зачатки нравственности и социальной организации. Одновременно табу, защищающее жизнь тотемного животного, представляется первой попыткой создания религии. Если тотем действительно суррогат отца, то в обращении с этим животным заложено нечто большее, чем просто сожаление и раскаяние. Это – стремление загладить вину и осуществить своего рода примирение с отцом. Тотемистическая система – это, по Фрейду, «договор с отцом». Последний дает все, что может ребенок ожидать от отца: заботу, защиту, покровительство, а сыновья обещают взамен хранить его жизнь, т.е. не повторять того деяния, что в реальности свело в могилу настоящего отца. «При этом создались черты, определявшие впоследствии характер религии. Тотемистическая религия произошла из сознания вины сыновей, как попытка успокоить это чувство и умилостивить оскорбленного отца поздним послушанием. Все последующие религии были попытками разрешить ту же проблему, – различными – в зависимости от культурного состояния, в котором они предпринимались, и от путей, которыми шли, но все они преследовали одну и ту же цель – реакцию на великое событие, с которого началась культура и которое до сих пор не дает покоя человечеству» (с. 334).
Эти идеи были достаточно хорошо обоснованы на уровне биологических, антропологических и исторических знаний того времени (филогенетический и онтогенетический параллелизм Э.Геккеля, гипотеза первобытной орды Ч.Дарвина, «психология народов» В.Вундта, антропологические студии Л.Моргана, Дж.Фрейзера, У.Робертсона-Смита и др.). Фрейд отмечал, что его гипотеза не дает полного и исчерпывающего объяснения религии, морали, социальной организации, неоднократно говорил о необходимости соблюдать осторожность в проведении параллелей в душевной организации «дикарей» и невротиков. В то же время он выражал осторожную уверенность в том, что описанное в книге событие убийства отца не метафора и не продукт невротического воображения, а реальное событие.
Полностью весь глубокий смысл фрейдовской концепции табу раскрывается в заключительном, четвертом очерке книга. Третья же часть («Анимизм, магия и всемогущество мысли») представляет собой достаточно беглую попытку в духе заявленного в начале книги подхода (параллель филогенетического и онтогенетического развития в истолковании душевной жизни) провести аналогию между основными этапами духовного развития человечества и этапами развития индивидуальной душевной жизни, т.е., по Фрейду, либидонозного развития. Этапы духовного развития человечества – это анимизм, религия и наука. Именно для периода анимизма больше всего характерна магия, определяемая Фрейдом как «всемогущество мысли», т.е. вера в способность мысли производить изменения во внешнем мире. «В анимистической стадии человек сам себе приписывает это могущество, в религиозной стадии он уступил его богам, но не совсем серьезно отказался от него, потому что сохранил за собой возможность управлять богами по собственному желанию... В научном мировоззрении нет больше места для могущества человека, он сознался в своей слабости и подчинился смерти, как и другим естественным необходимостям» (там же, с. 280). Этапы либидонозного развития: автоэротизм, нарциссизм, выбор объекта. «Анимистическая стадия соответствует в таком случае нарциссизму, религиозная фаза – ступени любви к объекту, характеризуемой привязанностью к родителям, а научная фаза составляет параллель тому состоянию зрелости индивида, когда он отказывается от принципа наслаждения и ищет свой объект во внешнем мире, приспособляясь к реальности» (там же, с. 282).
«Тотем и табу» не только одна из самых знаменитых и революционных работ Фрейда, но и его самая любимая работа, которую он высоко ценил на протяжении всей своей жизни, постоянно к ней возвращался и цитировал. По мнению Томаса Манна, «с чисто художественной точки зрения [«Тотем и табу»], несомненно, самая совершенная из работ Фрейда, по своему построению и литературной форме принадлежащая к высшим достижениям немецкой эссеистики» (Цит. по: Freud S. Studienausgabe, Bd. IX, Fischer. Fr./M., 1974, S. 290).
“ТОТЕМ И ТАБУ”
“ТОТЕМ И ТАБУ” (Totem und Tabu) - одна из основных работ 3. Фрейда, посвященная прояснению позиций психоанализа в области социальных наук. Книга имеет подзаголовок “О соответствиях в душевной жизни дикарей и невротиков” (в русском переводе менее точно: “Психология первобытной культуры и религии”). Четыре эссе, составившие эту книгу, были первоначально опубликованы в издаваемом Фрейдом журнале “Imago” в 1912-13: Teil l, 1912, Bd. I (l), . 17-33, Teь Π, 1912, Bd. l (3), S. 213-227, Bd. l (4), S. 301-333, Teü Ш, 1913, Bd. 2 (l), . 1-21, Teü IV, 1913, Bd. 2 (4), S. 357408. Втомже 1913 они вышли под одной обложкой (Freud S. Totem und Tabu. Lpz.-W.).
Фрейд указывает на совпадение фантазий душевнобольных с космогониями древних народов, что побуждает его распространить идею параллелизма онтогенетического и филогенетического развития, признанную в биологии, также и на душевной жизни. Душевнобольной и невротик в таком случае сближаются с первобытным человеком, что, в свою очередь, открывает свести то, что у них имеется общего, к типу инфантильной душевной жизни. В частности, Фрейд проводит параллель между неврозами навязчивых состояний и феноменом . Невроз навязчивости можно было бы называть “болезнью табу”. Главное навязчивых запретов у нервнобольных с табу состоит в том, что запреты и в том, и в другом случае не мотивированы и происхождение их загадочно. В случае невроза, как и при табу, главным и основным запрещением является прикосновение (часто именуется боязнью прикосновения). Навязчивым запретам свойственна подвижность; как и табу, они способны переходить с одного объекта на . Но если происхождение табу - загадка, по Фрейду, то механизм невроза открыт психоанализом. Типичная “история болезни” такова: вначале, в раннем детстве, проявляется сильное наслаждения от прикосновения, которого вполне специфична. Этому наслаждению противопоставляется извне запрет на совершение именно этого прикосновения. Запрещение оказывается сильнее, чем , которое стремится выразиться в прикосновении, но вследствие примитивной психической конституции ребенка запрету не удается целиком уничтожить влечение. Следствием запрета стало лишь то, что влечение ( от прикоснове
ния) подверглось вытеснению и перешло в . Сохранились и запрет, и влечение; влечение, потому что было вытеснено, а не уничтожено, и запрет, потому что, если бы его не стало, влечение перешло бы в и осуществилось.
Возникает психологическая констелляция, которую Фрейд называет “амбивалентным отношением” индивида к какому-либо предмету или действию. Человек постоянно желает прикоснуться, повторить это , но при этом постоянно страшится его. Противоположность этих тенденций невозможно примирить - ведь они локализованы в душевной жизни так, что не входят друг с другом в прямой контакт. Запрет осознается. Стремление к наслаждению бессознательно. По образцу навязчивых запретов Фрейд конструирует историю табу. Табу представляет собой очень древние запреты, когда-то извне наложенные на примитивных людей, т. е. насильственно навязанные этому поколению предыдущим. Это запреты на поступки, к которым имелась большая . Они сохранялись от поколения к поколению лишь вследствие , благодаря родительскому и общественному авторитету, но, возможно, у последующих поколений они уже стали частью унаследованной психической организации, чем-то вроде врожденных идей. Но из того факта, что табу удержалось, следует, что первоначальное наслаждение от совершения запрещенного действия по-прежнему существует у народов, придерживающихся табу. “У них имеется амбивалентная направленность по отношению к запретам табу; в бессознательном им больше всего хочется нарушить их, но в то же они боятся этого; они потому именно боятся, что желают этого, и у них сильнее, чем наслаждение. Желание же у каждого представителя такого народа бессознательно, как у невротика” (Фрейд 3. “Я” и “Оно”. Труды разных лет, т. 1. Тбилиси, 1991, с. 226). Однако существует и принципиальное отличие - невроз как индивидуальное психическое отличается от табу как продукта культуры. При неврозе идет о запрете сексуального прикосновения, тогда как при табу запретное прикосновение имеет не только сексуальный , но и более общий смысл нападения, овладения, подчеркивания значимости собственной личности, т. е. антиобщественного действия в самом широком смысле слова. Поэтому запрета - мотив. Неврозы происходят из запрета сексуальных влечений, тогда как “соответствующие образования культуры зиждутся на социальных влечениях, т. е. таких, которые произошли от слияния эротических и эгоистических компонентов” (там же, с. 267). На этой основе Фрейд формулирует принципиальные положения психоанализа о роли либидонозных влечений в формировании основных культурных и социальных институтов человечества. Он ставит о связи табу инцеста (и возникающей в связи с этим экзогамии) и запрета на убийство тотемного животного с социальной организацией тотемного клана.
Абсолютный запрет на убийство тотема нарушается лишь в одном-единственном случае: в случае принесения тотема в жертву на общем празднике клана, когда тотема убивают и оплакивают (т. н. тотемная трапеза). Необычное сочетание табу на убийство и тотемной трапезы ведет Фрейда к гипотезе, которая, как он полагает, “может показаться фантастической”. По Дарвину, изначальное состояние человеческого общества - первичная орда. В орде тотемизма еще нет, как нет ни религии, ни социальной организации. Там есть вожак, жестокий ревнивый отец, владеющий всеми самками и изгоняющий подрастающих сыновей. Тотемизм здесь возникает следующим образом. “В один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили т. о. конец отцовской орде... Жестокий отец был, несомненно, образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев. В акте поедания они осуществляют отождествление с ним, каждый из них усвоил себе часть его силы. Тотемистическая трапеза, может быть, первое празднество человечества, была повторением и воспоминанием этого преступного деяния, от которого многое взяло свое начало: социальные организации, нравственные ограничения и религия ” (с. 331).
Результатом убийства отца стало появление нравственности. Собственно, оба табу тотемизма и есть начало нравственности. Одно из них - запрет убийства тотема - покоится на эмоциональных мотивах. Отцовский амбивалентен. С одной стороны, отец - ненависти, ибо он - препятствие на пути удовлетворения стремлений к власти и сексуальных влечений. В то же время он - предмет любви и восхищения. Запрещение убивать животное-тотем - это сожаления и раскаяния детей.
Другое табу - запрет инцеста - имеет более практические основания. Братья заключили союз для того, чтобы одолеть отца, но по отношению к женщинам они оставались соперниками друг друга. Если бы каждый, как отец, стремился овладеть всеми женщинами, возникший союз немедленно бы распался. “Братьям, если они хотели жить вместе, не оставалось ничего другого, как, быть может, преодолеть сильные непорядки, установить инцестуозный запрет, благодаря которому все они одновременно отказались от желанных женщин, ради которых они прежде всего и устранили отца. Они спасли т. о. организацию...” (там же, с.ЗЗЗ).
Так возникли зачатки нравственности и социальной организации. Одновременно табу, защищающее тотемного животного, представляется первой попыткой создания религии. Если действительно отца, то в обращении с этим животным заложено большее, чем просто сожаление и . Это - стремление загладить вину и осуществить своего рода примирение с отцом. Тотемистическая - это, по Фрейду, “договор с отцом”. Последний дает все, что может ребенок ожидать от отца: заботу, защиту, покровительство, а сыновья обещают взамен хранить его жизнь, т. е. не повторять того деяния, что в реальности свело в могилу настоящего отца. “При этом создались черты, определявшие впоследствии религии. Тотемистическая произошла из сознания вины сыновей, как попытка успокоить это чувство и умилостивить оскорбленного отца поздним послушанием. Все последующие религии были попытками разрешить ту же проблему, - различными - в зависимости от культурного состояния, в котором они предпринимались, и от путей, которыми шли, но все они преследовали одну и ту же цель - реакцию на великое , с которого началась и которое до сих пор не дает покоя человечеству” (с.334).
Эти идеи были достаточно хорошо обоснованы на уровне биологических, антропологических и исторических знаний того времени ( и онтогенетический параллелизм Э. Геккеля, первобытной орды Ч. Дарвина, “психология народов” В. Вундта, антропологические студии Л. Моргана, Дж. Фрейзера, У. Робертсона-Смита и др.). Фрейд отмечал, что его гипотеза не дает полного и исчерпывающего объяснения религии, морали, социальной организа
ции, неоднократно говорил о необходимости соблюдать осторожность в проведении параллелей в душевной организации “дикарей” и невротиков. В то же время он выражал осторожную уверенность в том, что описанное в книге событие убийства отца не и не продукт невротического воображения, а реальное событие.
Полностью весь глубокий смысл фрейдовской концепции табу раскрывается в заключительном, четвертом очерке книги. Третья же часть (“Анимизм, и всемогущество мысли”) представляет собой достаточно беглую попытку в духе заявленного в начале книги подхода (параллель филогенетического и онтогенетического развития в истолковании душевной жизни) провести аналогию между основными этапами духовного развития человечества и этапами развития индивидуальной душевной жизни, т. е., по Фрейду, либидонозного развития. Этапы духовного развития человечества - это соответствует в таком случае нарциссизму, религиозная фаза - ступени любви к объекту, характеризуемой привязанностью к родителям, а научная фаза составляет параллель тому состоянию зрелости индивида, когда он отказывается от принципа наслаждения и ищет свой во внешнем мире, приспособляясь к реальности” (там же, с. 282).
“Тотем и табу” не только одна из самых знаменитых и революционных работ Фрейда, но и его самая любимая работа, которую он высоко ценил на протяжении всей своей жизни, постоянно к ней возвращался и цитировал. По мнению Томаса Манна, “с чисто художественной точки зрения [“Тотем и табу”], несомненно, самая совершенная из работ Фрейда, по своему построению и литературной форме принадлежащая к высшим достижениям немецкой эссеистики” (Цит. по: FreudS. Studienausgabe, Bd. К, Fischer. Fr./M., 1974, S. 290). Л. Г. Ионин
Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль . Под редакцией В. С. Стёпина . 2001 .
Самая большая трудность заключается в том, что исследователям доступны лишь два источника информации, косвенно имеющих отношение к тем временам. Во-первых, это древнейшие письменные свидетельства, передающие достаточно расплывчатые данные о событиях, которые для них самих представлялись седой древностью. Во-вторых, ценные сведения были получены в результате изучения племен, которые в наши дни находятся на уровне, близком к первобытно-общинному строю. Огромная работа по нахождению истоков морали привела к следующей, достаточно дискуссионной, но при этом все-таки наиболее распространенной линии рассуждения, обоснованной такими крупными этнографами, как Э. Б. Тейлор, У. Робертсон Смит, Д. Д. Фрэзер и др. С их точки зрения, первичные данные нравственности можно свести к двум феноменам - тотему и табу. Тотем (слово происходит из одного из индейских диалектов и означает «его род») - принцип древнейшего объединения людей, основанный на представлении о едином прародителе, в качестве которого может выступать предмет из окружающего физического мира, стихия, растение, но чаще - животное. При этом первобытные люди не просто относили себя к данной группе, но и прямо ассоциировали себя, допустим, с волками, отличая себя от других, например тигров. Жизнь в тотеме регулировалась табу (от полинезийского слова, обозначающего особый предмет, выделенный в качестве запрещенного) - родовыми запретами. Иногда ему придают значение священной нормы, налагающий запрет приближаться ко всем проявлениям священного. Но нас интересует именно сторона, относящаяся к повседневному поведению. И здесь исследователи выделяли два базовых табу:
Нельзя убивать тотемное животное и человека из своего тотема;
Нельзя вступать в половую связь с человеком из своего тотема.
Следует заметить, что даже в самых сложно организованных животных стаях оба названных табу не имеют смысла. Убийства при внутригрупповом соперничестве для животного мира - вполне рядовое событие, а при вступлении в половую связь никому нет дела до родственного статуса. Но в первобытном человеческом обществе категорически
запрещалось и то, и другое, что, соответственно, ставило его на несоизмеримо более высокую ступень, чем стадо животных. При этом следует уяснить действие табу: это была не обычная норма, а именно страшный запрет. Тот, кто его нарушал, как правило, сам умирал либо добровольно покидал свою общину; к нему даже не надо было применять никаких репрессивных санкций.
Существование первого запрета вело к тому, что отныне жизнь сохранялась всем членам общины - больным, старикам и немощным. Это существенно противоречило природной регуляции, где выживает только сильнейший. Однако следует заметить, что запрет на убийство касался только человека своей общины; по отношению к представителям других тотемов можно было делать все что угодно. Вторая базовая норма первобытного общества - запрет на половую связь с человеком из своего тотема - предполагала, что мужчины должны были искать себе пару на стороне. Соответственно, женщины их общины были дозволены только пришельцам из других племен. Сам род велся по матери, т.е. его составляли все, рожденные от одной женщины, а также от ее дочерей. Отцовство в нашем понимании в то время не имело никакого значения. Первобытные люди вообще не видели связи между совокуплением и рождением детей. Нередко существование полового табу объяснялось биологическим вредом, который якобы приносят наследственные болезни, появляющиеся как результат близкородственного скрещивания. Но очевидно, что древние люди не могли проследить, какие последствия на будущее поколения окажут их контакты. В любом случае ограничение полового инстинкта ради далеких потомков выглядит слишком современным объяснением. Тем не менее табу не означало только запрета на близко-родственные половые связи. Даже если племя принимало к себе мужчину со стороны, то все женщины для него все равно были табу. Получается, что смысл запрета был не в том, чтобы оградить родственников от половых контактов, а чтобы вообще прекратить таковые в пространстве общины. В итоге самые древние люди смогли существенно ограничить базовые инстинкты, которые в животном мире в принципе не могут быть добровольно ограничены.
Существует ли достоверное научное объяснение двух важнейших табу? Нет, можно говорить лишь о версиях. Например, одна из точек зрения указывает, что данные за-
преты появились для обуздания внутриродовой агрессии, порожденной соперничеством из-за женщин. Другая считает их порождением необходимости налаживать связи с иными племенами, для чего был учрежден обмен женщинами. Но на данный момент нас интересует не версии происхождения табу, а то, насколько его можно считать именно моральным запретом? С одной стороны, нами уже не раз отмечалось, что моральное требование должно быть принято человеком свободно и выполняться ради блага других людей. Табу же повелевает под действием страха смерти, фактически не предоставляя человеку выбора. Кроме того, в морали важен идеальный аспект, выраженный в представлении о наилучших отношениях. Тем не менее в табу есть важный элемент немотивированности; оно очевидно для всех и не требует дополнительной аргументации. Более того, оно не происходит от корыстных, эгоистических побуждений.
