Политическое развитие в начале 20 века таблица. Политическое развитие России начала XX века. План новой темы

Политическая экономия двадцатого века

Буржуазный хор европейских держав, Соединенных Штатов и Японии пел гимны во славу их окончательного триумфа. Рабочие классы центра уже не были «опасными классами», которые они были в девятнадцатом веке, а другие народы мира были призваны принять «цивилизационную миссию» Запада. Белые эпохи увенчались веком радикальных глобальных преобразований, отмеченных появлением первой промышленной революции и формированием современного буржуазного национального государства. Процесс распространился с северо-западной четверти Европы и завоевал остальную часть континента, США и Японию.

Старые периферии меркантилистского возраста были исключены из двойной революции, в то время как старые государства Азии интегрировались как периферия в новую глобализацию. В то же время концентрация промышленного богатства в триаде создала поляризацию богатства в масштабе, которого человечество не наблюдало в течение всей своей истории. Накануне промышленной революции диспропорция в социальной производительности труда между самой производительной пятой человечества и остальной частью никогда не превышала отношения два к одному.

Первый кризис, однако, сопровождался новой промышленной революцией, которая должна была превратить человеческий вид; сегодня почти то же самое говорится об электронике. Параллельно были созданы первые промышленные и финансовые олигополии - транснациональные корпорации того времени. Финансовая глобализация, казалось, стабилизировалась в форме золотого стандарта. Были даже разговоры о интернационализации транзакций, которые стали возможными благодаря новым биржам, с таким же энтузиазмом, как и сегодняшние разговоры о финансовой глобализации.

Жюль Верн отправлял своего героя по всему миру за восемьдесят дней - для него «глобальная деревня» уже была реальностью. Политическая экономика девятнадцатого века была во власти фигур великих классиков - Адама Смита, Рикардо, затем Маркса и его разрушительной критики. Вальрас, центральная фигура в этом новом поколении, сделал все возможное, чтобы доказать, что рынки саморегулируются.

Политические движения в начале века

Он так мало успевал доказать это, как сегодня неоклассические экономисты. Идеология триумфального либерализма сводила общество к простому размножению людей. Затем, после этого сокращения, утверждалось, что равновесное равновесие, созданное рынком, представляет собой социальный оптимум и гарантирует стабильность и демократию. Все было на месте, чтобы заменить теорию воображаемого капитализма на анализ противоречий в реальном капитализме. Вульгарная версия этой экономичной социальной мысли нашла свое выражение в руководствах англичанина Альфреда Маршалла, библии экономики в то время.

Обещания глобализированного либерализма, как их хвалят, как будто превозносились, на какое-то время претворялись в жизнь. Этого «выхода из кризиса» хватило не только на то, чтобы убедить органических идеологов капитализма - новых экономистов, - но и потрясти растерянное рабочее движение. Социалистические партии стали отказываться от своих реформистских позиций до более скромных амбиций: быть простыми помощниками в управлении системой. Смещение было очень похоже на то, что было найдено сегодня в дискурсе Тони Блэра и Герхарда Шредера.

Модернистские элиты периферии также полагали, что за пределами господствующей логики капитализма ничего нельзя представить. Торжество эпохи возрождения продолжалось менее двух десятилетий. Несколько динозавров, еще молодых в то время, предсказали его падение, но никто их не слышал. Либерализм или попытка претворить в жизнь индивидуалистскую «свободную рыночную» утопию - то есть, по сути, одностороннее доминирование капитала - не могли уменьшить интенсивность противоречий любого рода, которые система нести в себе.

Наоборот, это обострило их. За веселыми гимнами, исполняемыми рабочими партиями и профсоюзами, мобилизованными для дела капиталистической-утопической ерунды, можно было услышать приглушенный гул фрагментированного общественного движения, смущенный, всегда на грани взрыва и кристаллизацию вокруг изобретение новых альтернатив. Несколько большевистских интеллектуалов использовали свой дар для сарказма в отношении наркотизированного дискурса «более рентабельной политической экономии», поскольку они описывали «уникальную современность» того времени, о которой говорили гегемонистские правила «свободного рынка».

За кажущимся спокойствием животного мира можно было увидеть рост социальной борьбы и насильственные внутренние и международные конфликты. В Китае первое поколение критиков проекта буржуазной модернизации проложило путь; их критика, все еще находящаяся на стадии лепета в Индии, в Оттоманском и арабском мире и в Латинской Америке, окончательно покорит три континента и будет доминировать три четверти двадцатого века.

Поэтому мы свидетельствуем о возврате к золотому стандарту; колониальный порядок поддерживается насилием; и экономическое управление, регулируемое в годы войны, еще раз либерализовалось. Но эти события обретут готовность к обобщению даже в основных капиталистических странах только после Второй мировой войны. Следующее десятилетие, предшествовавшее войне, было кошмаром. Либеральная глобализация не могла противостоять кризису; денежная система на основе золота была оставлена. Империалистические державы перегруппировались в рамках колониальных империй и охраняемых зон влияния - источников конфликта, которые приведут к Второй мировой войне.

Западные общества по-разному реагировали на катастрофу. Некоторые погрузились в фашизм, выбирая войну как средство перестановки колоды в глобальном масштабе. Исключение составляют США и Франция, и благодаря новому курсу Рузвельта и переднему народу во Франции появился еще один вариант: управление рынком посредством активного вмешательства государства, поддерживаемого рабочими классами. Однако эти формулы оставались робкими и ориентированными на практике, и они были полностью выражены только после.

На периферии крах мифов о пороке вызвал антиимпериалистическую радикализацию. На Востоке турецкий кемализм был их коллегой. В другом месте ярмо колониального правления наложило отсрочку на несколько десятилетий на кристаллизацию аналогичных национально-популистских проектов.

Изолированный Советский Союз стремился изобрести новую траекторию. Принудившись к своим собственным силам, он последовал за Сталиным в серию пятилетних планов, которые позволяли ему наверстать упущенное. Ленин уже определил этот курс как «советскую власть плюс электрификацию». Здесь речь идет о новой промышленной революции - электричестве, а не угле и стали. Но «электрификация» одержала бы верх над властью Советов, опустошенной смыслом.

Но тогда ни немецкое единство, ни японская модернизация не были работой демократов. Вторая мировая война открыла новый этап в мировой системе. Взлет послевоенного периода был основан на трех социальных проектах возраста, проектах, которые стабилизировались и дополняли друг друга. Двойное поражение фашизма и старого колониализма действительно создало конъюнктуру, которая позволила популярным классам, жертвам капиталистического накопления, навязывать различные ограниченные или оспариваемые, но стабильные формы регулирования и формирования капитала, к которым сам капитал вынужден был приспосабливаться, а были в корне этого периода высокого роста и ускоренного накопления.

Последующий кризис является одной из эрозий, затем краха, систем, на которых отдыхал предыдущий взлет. Этот период, который еще не пришел к концу, не относится к установлению нового мирового порядка, о чем слишком часто заявляют. Скорее, этот период характеризуется хаосом, который не был преодолен - далеко от него. Они не преуспели, потому что «стихийный» проект, созданный бездомным, активным доминированием капитала, в отсутствие каких-либо структур, навязанных социальными силами посредством последовательной и эффективной реакции, по-прежнему является утопией: мировым руководством через то, что упоминается как «рынок», т.е. краткосрочные интересы доминирующих сил капитала.

Борьба консервативных и либеральных сил. Личности Витте, Плеве и Святополка-Мирского

В современной истории периоды воспроизводства, основанные на стабильных системах накопления, претерпевают периоды хаоса. На первом из этих этапов, как и в послевоенном взлете, последовательность событий создает впечатление определенной монотонности, поскольку социальные и международные отношения, составляющие ее архитектуру, стабилизируются. Поэтому эти отношения воспроизводятся через функционирование динамики системы. В этих фазах и полной путанице всех «методологических индивидуалистов» четко видны активные, определенные и точные социально-исторические предметы.

Их практика, как представляется, формирует четкую закономерность, и их реакция предсказуема в большинстве случаев; идеологии, которые мотивируют их, имеют, казалось бы, неоспоримую легитимность. В эти моменты конъюнктуры могут меняться, но структуры остаются стабильными. Тогда предсказание возможно, даже легко. Опасность возникает, когда мы экстраполируем слишком много от этих предсказаний, как будто рассматриваемые структуры были вечными и обозначали «конец истории». Анализ противоречий, которые завораживают эти структуры, затем заменяется тем, что постмодернисты справедливо называют великими повествованиями, «Законы истории».

Субъекты истории исчезают, что создает пространство для якобы объективных структурных логик. Но противоречия, о которых мы говорим, делают свою работу спокойно, и однажды «стабильные» структуры рухнут. Затем история входит в фазу, которая может быть описана позже как переходная, но которая живет как переход к неизвестному, в течение которого новые исторические предметы медленно кристаллизуются. Эти предметы открывают новые практики, проводя испытания и ошибки, и узаконяют их посредством новых идеологических дискурсов, часто сбитых с толку.